Проблематика толкования принципа добросовестности в доктрине международного частного права

Исходя из римских воззрений на общество, самым целесообразным представлялось создание системы, которая основывалась на понятных всем нормах морали и религии (веры). Такая система функционировала ввиду веры людей в ее существо, в права и обязанности граждан перед государством, а значит, и отталкивалась бы от fides. Таким образом, можно сделать предположение, что термин fides являлся ключевым при создании права как системы регуляции общественных отношений.

Первой причиной нетождественного рассмотрения данного принципа является то, что в каждом государстве добросовестность встраивалась в конкретный вариант доктрины, в которой она играла свою особую роль.

Рассмотрим в качестве примера имплементацию норм римского права в Российской Федерации. Поскольку ее правой строй относится к романо-германской правовой семье, то исторически нормы законодательства были связаны с концепцией права, возникшего в Римской империи.

В течение второго и начала третьего веков до н. э. римское общество считало необходимым установить с помощью правовой системы определенные требования к договорам купли-продажи, найма и предоставления услуг. Тогда термин fides стал рассматриваться не только через идеологический подход, но и приобрел значение доверие и уверенность, переходя в сферу регулирования частноправовых отношений и став принципом bona fide — добрая совесть.

Более того, данный принцип был сформирован с целью позволения суду при разрешении споров между гражданами учета обстоятельств по соображениям справедливости, честности и с учетом интересов другой стороны, не только следуя принципу stricti iuris (строгого статутного закона), который не мог предусмотреть все юридический факты. ^[1]

Введение римского принципа добросовестности в законодательство Российской Федерации сопровождалось аргументами «за» и «против». Основной аргумент противников выражался в том, что при применении принципа добросовестности суду придется «оценивать» поведение сторон, тем самым принимая на себя обязанности законодателя, что противоречит принципу разделения властей. К тому же судейское усмотрение с этой позиции вредило бы правовой определенности.

Гражданский кодекс РФ не содержит определения рассматриваемого термина, однако существуют п. 3 ст. 157, п. 1,3 ст. 220, п. 1 ст. 234, 302, 303, п. 3 ст. 1103. Как отмечает Емельянов В. И., лицо следует считать добросовестным в том случае, когда оно действует без умысла причинить вред другому лицу, а также не допускает легкомыслия и небрежности по отношению к возможному причинению вреда ^[2].

Принимая во внимание то, что добрая совесть состоит из множества элементов нравственности, оценка которых неизбежно будет субъективной, термин умысел имеет более емкое понимание и поэтому был определен в качестве основного критерия принципа добросовестности. Примечательным также является то, что если обратиться с Закону XII таблиц, fraus — лат. коварство, лицемерие — является антонимом fides, что также обуславливает выбор законодателя раскрыть понятие доброй совести через недобросовестность стороны договора ^[3].

Второй причиной нетождественного толкования принципа bona fide является то, к какой правовой системе относится тот или иной правопорядок ^[4]. В зависимости от этого добросовестность толкуется в субъективном и объективном смыслах.

В странах романо-германской правовой семьи используется объективный подход — обязанность соблюдать добросовестность в преддоговорных отношениях и при исполнении договора. В противовес этому государства общего права рассматривают обязательность принципа добросовестности через субъективный подход: только применительно к вопросам исполнения договора.

Согласно ст. 1112–1112.2 ГК Франции ^[5], законодательство предусматривает обязанность соблюдать принцип добросовестности во время проведения переговоров до заключения или исполнения договора. А в силу ст. 1337–1338 ГК Италии устанавливается ответственность за недобросовестное поведение на протяжении всего периода отношений, связанных с заключением договора ^[6].

В германском праве пар. 242 Германского гражданского уложения определяет ^[7], что должник обязан осуществлять исполнение добросовестно в соответствии с обычаями делового оборота, тем самым далеко выходя за рамки вопросов исполнения обязательств в обязательственном праве. ^[8] В качестве общего правового принципа данная норма служит основой для судейского правотворчества. В договорном праве данный принцип применяется не только к исполнению договора, но и в сфере преддоговорных обязательств и, согласно параграфу 157 ГГУ, также к толкованию договоров.

Таким образом, принцип добросовестности, как он понимается в Германии и других правопорядках романо-германской правовой семьи, возлагает на стороны договора дополнительно к его условиям также определенные обязанности по учету интересов другой стороны, справедливому поведению и честности.

Как отмечал один из апелляционных судов Англии, «в английском договорном праве нет общей доктрины «добросовестности» ^[9]. И многие ученые согласны с этим высказыванием. ^[10] В английской литературе и правоприменительной практике распространено мнение о том, что общего правового принципа добросовестности в английском договорном праве не существует, поскольку это создает угрозу для свободы договора, которая является основным принципом английского договорного права.

Несмотря на отсутствие общего принципа добросовестности, в английском праве есть множество механизмов, позволяющих избежать несправедливости в договорных отношениях: институт введения в заблуждение (misrepresentation), ненадлежащего влияния (undue influence), обязательственного эстоппеля (promissory estoppel) и подразумеваемых условий договора (implication of terms).

Применяя данные институты, судебная практика англосаксонской правовой системы идет параллельно практике романо-германских стран (пар. 242 ГГУ, ст. 1112 ГК Франции, 1337 ГК Италии и др.). Но отказ от закрепления принципа добросовестности в английском праве является ярким примером различий между континентальным (романо-германским) и общим правом.

Третьей причиной является отсутствие юридического определения данного принципа в международных актах.

Принцип добросовестности получил прочное закрепление в международных нормативных актах — в Венской конвенции о договорах международной купли-продажи товаров 1980 г., Принципах международных коммерческих договоров УНИДРУА 2010, Проекте DCFR. В связи с таким широким распространением принцип добросовестности можно было бы признать в качестве нового элемента Lex Mercatoria ^[11]. Так, профессор Голдман Б. ввиду закрепления принципа добросовестности в принципах УНИДРУА отмечает его как составной элемент транснационального торгового права ^[12].

Венская конвенция 1980 г. не содержит определения добросовестности, поэтому некоторые ученые предлагают толковать ее положения в соответствии с национальным правом каждой из стран, однако это противоречило бы существу унифицированного международного договора. К тому же, если обратиться к истории создания рассматриваемой нами Конвенции, принцип добросовестности вызвал много противоречий у ее разработчиков. Делегаты из стран континентальной правовой системы настаивали на имплементации такого принципа, а представители общего права высказывались за невключение данного принципа, который может вести за собой разность в толковании судами в зависимости от положения «добросовестности» в доктрине национального права ^[13].

После всех обсуждений в п. 1 ст. 7 Венской конвенции о договорах международной купли-продажи товаров (1980) было закреплено следующее: «При толковании настоящей Конвенции надлежит учитывать ее международный характер и необходимость содействовать… соблюдению добросовестности в международной торговле».

В теории международного частного права по этому поводу сформировались две точки зрения. Представители первой точки зрения, например, Комаров А. С., настаивают на применении принципа исключительно в целях толкования Конвенции исходя из буквы закона — «при толковании настоящей Конвенции» ^[14]. Представители второй точки зрения, например, Шлехтрим П., полагают, что необходимость соответствия поведения контрагентов требованиям добросовестности является ключевым при заключении договоров международного характера ^[15]. Основанием такого мнения является подп. b п. 2 ст. 16 о безотзывности оферты: если для адресата оферты было разумным полагаться на оферту как на окончательную, и если адресат оферты действовал, полагаясь на оферту, п. 2 ст. 21 о статусе запоздавшего акцепта, который был отправлен при таких обстоятельствах, что, если бы его пересылка была нормальной, он был бы получен оферентом своевременно.

Ст. 1.7 Принципов международных коммерческих договоров УНИДРУА гласит: «Каждая сторона обязана действовать в соответствии с принятыми в практике международной торговли добросовестностью и честной деловой практикой. Стороны не вправе исключить или ограничить эту обязанность». Из данного акта мягкого права (soft law) неопровержимо следует применение принципа добросовестности к регулируемым им отношениям. Например, ст. 2.15 Принципов: «Сторона свободна проводить переговоры и не несет ответственности за недостижение согласия. Однако сторона, которая ведет или прерывает переговоры недобросовестно, является ответственной за потери, причиненные другой стороне». В п. 3 ст. 2.15 Принципов даже дается толкование недобросовестного поведения: «вступление стороной в переговоры или их продолжение при отсутствии намерения достичь соглашения с другой стороной», однако легальное определение самого принципа добросовестности отсутствует.

Возможно, унификация принципа bona fide на международном уровне и отсутствие закрепленного за ним единого понимания имела своей целью создать доверительные отношения между контрагентами, встроить данный принцип в систему основополагающих обычаев торгового оборота, не ломая устоявшуюся правовую доктрину каждой из стран-участниц таких международных договоров.

Недаром Скловский К. И. отмечал, что добрая совесть не может быть исчерпывающим образом определена даже доктринально, а тем более легально ^[16]. Это отражает сущность доктринальных споров, поскольку, несмотря на ясность такой категории для каждого из людей, живущих в обществе, для легального толкования данный термин неуловим.

Таким образом, на основании проведенного анализа можно сделать следующие выводы: 1) понимание принципа доброй совести, независимо от правовой системы, базируется на честности, открытости и учете интересов другой стороны; 2) регулирование добросовестности не обязательно выражается в форме единого акта и может быть представлено различными правовыми институтами и, соответственно, несколькими законами; 3) унификация международных частноправовых норм имеет своей целью регулирование и создание доверительных отношений на мировой арене, поэтому на уровень сотрудничества различных государств был выдвинут термин добросовестности для учета интересов контрагентов и честной деловой практики.